Если цены на нефть подрастут до $60 за баррель, то российская экономика в ближайшие годы будет болтаться около ноля. А если упадут до $30, то ВВП рухнет еще процента на четыре. В этом случае страна будет жить при курсе в районе 100–120 руб. за доллар, полагает Владимир Назаров, директор Научно-исследовательского финансового института Минфина России.

— Очередной виток ослабления рубля изрядно потрепал нервы обывателям и биржевым игрокам. Потенциал падения исчерпан?

— Если нефть уйдет в район $20–30 за баррель, то, я думаю, что на пике паники курс может упасть и до 120 руб. за доллар, а потом стабилизируется на уровне около 100 руб. Но это экстремальный сценарий. Скорее всего, в краткосрочной перспективе нас ждет некоторая положительная коррекция цены на нефть и, соответственно, укрепление рубля.

— Сейчас среди экспертов популярно мнение, что низкие цены на нефть — это надолго. Вы также не ждете роста котировок?

— Есть много факторов, которые говорят в пользу того, что это долгосрочная тенденция. Во-первых, произошло резкое повышение энергоэффективности мировой экономики. Например, ВВП Соединенных Штатов за 35 лет в реальном выражении вырос в 2,5 раза, а потребление нефти увеличилось всего на 6%. Экономика Китая выросла в 26 раз за тот же период, а потребление нефти — в 6 раз. Дальше, китайская экономика будет все больше становиться похожей на экономику западных стран. К тому же сейчас явно видно замедление темпов роста в КНР, не исключен даже экономический кризис. Поскольку Китай — второй по величине потребитель нефти в мире, перспектива сокращения спроса оказывает сильное давление на нефтяные цены. Еще один фактор — это ожидаемое повышение ставок Федеральной системой США, которые сейчас находятся в районе ноля. Я не исключаю, что это произойдет уже в сентябре. В результате укрепится доллар, что негативно отразится на нефтяных котировках. Следующий момент — это возможный выход Ирана с дополнительным миллионом баррелей нефти в сутки. Причем вполне вероятно, что для того, чтобы найти спрос на свою нефть, он будет жестко демпинговать. Последний фактор — это снижение издержек на добычу сланцевой нефти благодаря развитию технологий. Сейчас добывающие компании в США устраивает уже $60 за баррель, есть скважины, которые рентабельны даже при $20, хотя еще несколько лет назад для получения прибыли нужно было $80–90.

Все эти факторы говорят о том, что доверительный интервал цен в ближайшие годы — это $45–65 за баррель. Но если будут очень резкие ходы (кризис в Китае или массовый «выброс» на рынок иранской нефти), то цена может упасть и до $20–30.
— Есть ли факторы, которые могут помочь удержаться нефтяным котировкам от такого обвала?

— Есть. Текущее потребление нефти все же стабильно растет, хотя и отстает от темпов роста добычи. Второй фактор — это те же американские сланцы. Многие добывающие компании активно использовали инструменты страхования от падения цен на нефть, а год назад в это время нефть стоила в районе $100 за баррель, и мало кто ожидал, что она упадет так сильно, поэтому нефтяникам было просто застраховать себя от падения цены с помощью фьючерсного рынка. Поэтому сейчас американские нефтяники все еще получают прибыль, несмотря на падение цен. Котировки упали осенью прошлого года, и тогда уже было затруднительно приобретать фьючерсы по цене выше $60, и поэтому сейчас, когда закончатся ранее купленные годовые фьючерсы, прибыли упадут, инвестиции сократятся и, возможно, начнется быстрое падение объемов добычи. Если в это время с Китаем ничего не произойдет и Иран не выйдет с нефтью по демпинговым ценам, котировки вернутся на уровень $60 за баррель.

— Это весьма неплохой сценарий для России.

— Но рынки могут быть долгое время иррациональны, и цена на нефть может держаться на уровне $20–30 и полгода, и больше, даже если будет сокращение добычи в США.
— Российские денежные власти, на ваш взгляд, адекватно реагируют на ситуацию на валютном рынке?

— В целом они проводят верную политику. Может быть, не надо было давать рублю укрепиться весной до 50 руб. Это создало высокий уровень неопределенности в экономике. И импортеры, и экспортеры, и те, кто занимается импортозамещением, вынуждены думать о том, не скакнет ли курс в два раза.

ЦБ в какой-то момент стоит зафиксировать нижнюю границу рубля, сказав, например, что он не будет укрепляться больше какого-то значения, причем это значение должно соответствовать дешевой, а не дорогой нефти, например $40. При такой цене курс будет в районе 75 руб. за доллар.
И не надо позволять рублю укрепляться после этого. Сделать это можно разными способами, например, скупая валюту на рынке или снижая ставку. При падении цены на нефть ниже $40 можно отключать эти механизмы и активно предоставлять банкам валютную ликвидность через аукционы годового валютного репо, тем самым не давать рублю падать слишком резко. Но поскольку сильно ниже $40 нефть вряд ли упадет надолго, то сильной девальвации тоже не будет. Такой подход позволит существенно сгладить волатильность курса и пополнить резервы, а также впрыснет некоторое количество денег в экономику. Но это лишь моя точка зрения, и в целом я считаю действия ЦБ адекватными сложившейся ситуации.

— Стоит ли ожидать всплеска инфляции из-за текущего ослабления рубля?

— Всплеск будет, но не очень большой. Предыдущий кульбит рубля, когда он улетел с 35 до 70 руб. за доллар, дал инфляцию ниже 20%. Сейчас мы проделали существенно меньшее движение. К тому же очень многие импортеры, а вслед за ними и российские производители ориентировались на тот курс, который был в начале года, и не снижали цены, когда рубль укреплялся. Поэтому новый прогноз по инфляции Минэкономразвития (около 11% по итогам 2015 года) несильно отличается от нашего — 12%.

— Как вам другие оценки Минэкономразвития? За семь месяцев зафиксирован спад на 3,6%, в целом по году ведомство ждет падения ВВП на 3,3%. В следующем глава МЭР Алексей Улюкаев прогнозирует рост на 1–2%.

— Прогноз на текущий год у нас в целом схожий, мы ждем сокращения до 4%. По следующим годам я менее оптимистичен, поскольку не вижу источников роста. Сильная девальвация должна была вызвать позывы к импортозамещению и инвестициям, но этого не произошло. Может быть, этого нет из-за высокой волатильности рубля, и, когда она закончится, к нам хлынут инвестиции. Но есть подозрение, что этого не случится. А в условиях отсутствия инвестиций источников для роста нет. Наша экономика зиждется на нефти и газе. Если предположить, что в мире не разразится новый кризис, то мировая экономика вырастет в этом году примерно на 3,4%. Потребление нефти растет в два раза медленнее, то есть где-то на 1,7% в год. Это и есть наш предел роста. Из него надо вычесть примерно один процент из-за старения населения, еще один процент из-за недоинвестирования (основные фонды стабильно стареют), и еще сколько-то съедят санкции. Так что нынешний потенциал роста российской экономики — это минус единица.

— То есть в ближайшей перспективе у нас рецессия или, в лучшем случае, стагнация.

— Да. Если цены на нефть уйдут в район $60 за баррель, то российская экономика будет болтаться около ноля. Если упадут до $30, то ВВП рухнет еще процента на четыре.
— Политика правительства помогает отечественной экономике адаптироваться к новой экономической реальности?

— На мой взгляд, того, что делает правительство, недостаточно. Нам нужно радикально менять структуру экономики, в которой доминирует государство. Соответственно, большинство решений нерыночные, хозяйствование в госкомпаниях неэффективное, у менеджмента абсолютно искажены стимулы. Наведение порядка в госкомпаниях и их последующая приватизация должны быть приоритетом номер один. Но этого нет. Второе, чего нет, — режима наибольшего благоприятствования для малого и среднего бизнеса. Надо максимально убирать регулирование, чтобы не было уголовного преследования за неуплату налогов, чтобы их «не кошмарили» все, от пожарников до СЭС, чтобы было просто получить разрешение на строительство и подключение к энергосетям, отказываться от лицензирования и проверок в пользу страхования ответственности и пр. Правительство этим занимается, прогресс некоторый есть, но лозунг «Обогащайтесь!», обращенный к широким слоям населения, так и не стал краеугольным камнем политической повестки.

— Что делать с бюджетом, который очень чувствителен к падению нефтяных цен?

— По одежке надо протягивать ножки.

— Надо ли оптимизировать социальные расходы?

— Надо. У нас программы социальной помощи, в которых присутствует хоть какая-то проверка на нуждаемость, составляют менее 5% от общего объема расходов на социальную помощь, а многие бедные ее, наоборот, не получают. Кроме того, нужны такие меры, как повышение пенсионного возраста, отказ от выплаты пенсий тем работающим пенсионерам, которые получают высокие доходы, решение вопроса с досрочным выходом на пенсию и т.д. Сэкономленные ресурсы стоит направить на поддержку малообеспеченных семей с детьми и лекарственное обеспечение, поскольку у нас велика доля импортных лекарств, которые сильно подорожали в последнее время.

— Можно ли сделать бездефицитным бюджет уже в 2016–2018 годах?

— Зависит от цен на нефть.

При $60 за баррель к 2018 году можно выйти на бездефицитный бюджет. При более низких ценах в ближайшие годы этого сделать не получится. Тем более что рывками лучше этого не делать, поскольку такой подход приводит к значительным потерям. Сейчас мы разогнали военные траты до 4% ВВП, и если оптимизировать бюджет без дураков», то надо раза в два эти расходы сокращать.
Но если сделать это в один год, то последствия будут очень болезненными. Я думаю, что надо постепенно сокращать дефицит и идти к сбалансированности бюджета.

— Имеет ли смысл дефицитный бюджет, чтобы поддержать экономику за счет госрасходов?

— Нет. Дефицит и госрасходы в нашей стране — это абсолютное зло. Сами по себе госрасходы означают, что вы забрали деньги у тех, кто успешен, и отдали их неэффективным чиновникам, которые их как-то распределяют. Дай бог, чтобы они несильно «накосячили» при этом.
— Мы не стремимся тут быть «святее папы Римского»? Многие развитые страны имеют хронический дефицитный бюджет, а основу экономики того же Китая составляют те самые госкорпорации. И это не мешает добиваться экономического роста.

— У нас самый неэффективный институт — это государство. Ничто не говорит, что мы сможем достичь даже китайского уровня эффективности госуправления, не говоря уже о западных странах. Я бы вообще не ориентировался на Китай, поскольку его рост был во многом связан с наличием в избытке дешевой рабочей силой (чего у нас нет), а нынешний кризис экономики связан в том числе и с неэффективностью госкомпаний. Брать пример с Западной Европы также не стоит, поскольку ее экономика растет крайне медленно. Они богатые, им можно расти медленно. Но мы, если хотим быть свободным и богатым обществом, мы должны расти быстро, а для этого надо иметь низкие налоги и, соответственно, не раздувать государственные расходы.

Я бы советовал обратить большее внимание на опыт Южной Кореи, которая в свое время провела первичную модернизацию также за счет полугосударственных корпораций, но, столкнувшись с замедлением роста в начале 90-х годов прошлого века, вынуждена была проводить рыночные реформы. По уровню доходов и структуре населения мы похожи больше на Южную Корею 90-х, чем на Китай тридцатилетней давности.
— Как вам кажется, заставят ли внешние или внутренние факторы российские власти проводить реформы?

— Нет точки невозврата, в каждый конкретный момент времени можно принять решение начать жить по-новому. Надежда есть всегда.